Александр и Лев Шаргородские - Министр любви [cборник рассказов]
— Ну, хватит, — сказал он, — очень интенсивная беседа. Я не успеваю за его мыслью.
Он встал:
— Данкешен.
— Подожди, а второе? — удивилась Сельма, — ещё есть второе — семга с осетриной.
— В шахте, — сказал он, — семгу — в шахте!
И вышел.
Он шел по датскому городку, название которого вот уже третью неделю не мог запомнить. Что‑то вроде Мём — стрём — шмём. Он уходил далеко, в порт, смотрел на корабли, на рыбаков, думал о своей жизни, потом возвращался — и долго плутал — не мог найти дома своей сестры, и тогда доставал бумажку, на которой было написано: «Фру Сельма Петерсен, QRSTEDS VEJ, IL», показывал её кому‑нибудь — и его всегда доводили, доброжелательно, без слов.
День был похож на день — обеды, лососи, Кристен, Свенс, проценты, вечера у камина.
Самое страшное — были вечера у камина.
Днем он ещё мог уходить, болтаться по городу, глазеть на эту новую жизнь. У камина надо было сидеть!
— В Дании вечером сидят у камина, — говорила Сельма.
И он сидел. И молчал. И ждал десяти часов. Били куранты.
Кристен жал руку. Откланивался. Вставала Сельма.
— Я тебе постелю? Туалет справа.
— Почему ты мне всё время это повторяешь?! — взорвался Оскар.
— Ты дважды сходил в туалет Кристена. Он торопился на работу — а туалет был занят.
— Он мог сходить в мой.
— В Дании в чужие туалеты не ходят.
Он стал убегать с утра. Шатался в порту. Ел селедку с луком. Листал книги на непонятном языке, тянул пиво, наблюдал за людьми…
Он уходил с завтраков. Не являлся на обеды, сестра шумела, они ссорились. Он мечтал, чтобы камин сгорел. Тот светился пламенем, но не сгорал.
Однажды синим датским вечером, когда куранты пробили девять и оставался ещё час, целый час, он вдруг вспрыгнул на мраморный столик с аперитивами, опрокинул «Шерри — Бренди» и начал отплясывать «Фрейлахс». Руки его летали, язык цокал, глаза блистали. Датчанин мирно курил.
— В Дании на столе не танцуют, — сказала Сельма.
— Что делают в Дании?! — спросил он, — вешаются?! Я повешусь!!
Где крюк? Где веревка? Я повешусь! Зачем я отказался от места на кладбище? Кристен, дружище, почему ты открываешь свой рот, только чтоб зевнуть? Сельма — Роха, оставь себе катер, но скажи мне тёплое слово! Почему, когда ночью вы сходите — вы говорите о кронах?!
— В Дании… — начала Сельма.
— Задушу! — сказал он, — в Дании душат? Задушу!!!
Он выбежал в ночь и порвал бумажку с адресом, он хотел затеряться, сгинуть! Его привели домой добрые люди, доброжелатели, с улыбкой.
Ночью Сельма вызвала Ивара, их брата. Он прилетел первым самолетом. Она встретила его в аэропорту взмыленная, возбужденная, путающая датский и идиш.
— Забери его, — начала она, — или я повешусь сама или повешу его!
Я не знаю, что делать — ничего ему не нравится, называет меня Саррой, ходит в туалет мужа, завещание его не интересует, забери его, Ивар.
Она продолжала орать на эскалаторе, в машине.
«— Она орёт даже с закрытым ртом», — подумал Ивар.
Он решил быть миротворцем — он обнимал Оскара, во всем ему поддакивал, утешал и, наконец, решил увезти его. Показать ему Скандинавию и первым делом — Осло.
— Зачем мне Осло? — удивился Оскар, — я молчал в Дании — теперь буду молчать в Норвегии?
— Тогда махнем на Мальдивы.
— К каминам?
— Там нет каминов — пляж, океан, пальмы. 7000 километров.
— В такую даль?! Не хочу.
— А что бы тебе хотелось?
— Что б мне хотелось?.. Ходить во все туалеты, справа и слева, чтобы Сельма стала Саррой и взорвать камин. Я хочу взорвать камин!
— Пойдём, сначала пообедаем, — предложил Ивар.
— Зямка, я не голоден, поверь мне.
— Меня зовут Ивар, — сказал он.
— С каких это пор?
— С тех пор, как я в Норвегии.
— Ты хочешь сказать, что ты — норвежец?
— Да, если хочешь.
— А дети?
— Тоже.
— Бедные мама и папа. Слава Богу, что они не дожили до датчан и норвежцев.
— Оскар, пойдём поедим, я не ел дня два…
Ивар выбрал богатый китайский ресторан «Три счастья».
— Целых три, — улыбнулся Оскар, — мне б хватило и одного.
Ивар заказал суп из соловьиного гнезда, копченный акулий плавник, ус кита в соусе из струи, которую тот выпускает.
— Почему я должен есть чей‑то дом, — сказал Оскар, — плавник карпа в сто раз вкуснее, а струя кита — это пишахс! И почему все косят?
— Это китайский ресторан, Оскар.
— Ну и что? У нас китайцы не косят. И попроси вилку. Что это за палочки — в моём возрасте кушать палкой?
— Тебе не нравится у Сельмы? — спросил Ивар.
— Я не знаю, — ответил Оскар, — муж её за 30 дней не сказал ни слова, дети её — викинги, белые, сильные, прости меня — идиоты, она готовит только рыбу. В доме такие запахи — у меня ощущение, что я на втором рыбном заводе… И потом — все постны, как фрикадельки для желудочника.
Оскар замолчал.
— Я пожалуй, поеду домой! Конечно, у нас нет мяса, свободы, но меня хоть могут прирезать — и я предпочитаю быть прирезанным, чем сдохнуть здесь от скуки. Тогда её муж, может быть, произнесет слово. Я мечтаю услышать его голос. Все вы здесь заняты, решаете мировые проблемы, и ни у кого нет времени посидеть и вспомнить наше давнее детство, наше взморье, дюну, на которой валялись, костры на Лиго, смоляные бочки, которые горели всю ночь, камыш, которым стегали по голым ногам. Ты помнишь ноги Арии?..
— Прости нас, — произнёс Ивар, — мы здесь 44 года. Мы стали скандинавами…
— Я в лагере был не намного меньше, — огрызнулся Оскар, — однако ж я не стал уголовником… Я думаю, что скоро поеду домой, успокой её…
Вскоре они вернулись. Сестричка удивилась:
— Уже? Ну как, Оскар, тебе понравилось?
— Я знаю? — ответил тот. — Что мне уже может понравиться?
Сестра начала заводиться:
— Как это что? За ус кита тебе можно было купить два магнитофона.
— Зачем мне два магнитофона? — спросил он.
— А что ты хочешь, — взмолилась сестра. — Что? Целый месяц я добиваюсь, что ты хочешь — видео? камеру? костюм? — скажи, чёрт бы тебя побрал!
— Плавник акулы, — ответил Оскар, — сосать плавник акулы в полном одиночестве. Что это за ресторан, где ни души!
— Оскар, — сестра становилась пунцовой, — у нас в рестораны ходят в субботу, а сегодня понедельник.
— А у нас ходят и в понедельник.
— У вас нечего жрать! — орала сестра.
— Нечего жрать — но ходят. А у вас есть — и пусто!
— В Дании в рестораны… — начала сестра.
— У нас ходят всегда, — продолжал Оскар.
Глаза сестры заблестели.
— У нас, — ворчал Оскар, — ходят и в понедельник, и во вторник, и
в …
— В Дании в понедельник в рестораны не ход — ят! — вдруг завопила сестра. Так орут, когда режут. — В Дании в понедельник в рестораны не ходят, — она сотрясала своего брата, — ты слышишь, не ходят!
Вся ярость, накопившаяся за месяц, вырывалась из её глубокого рта, ушей и ноздрей: — В понедельник! …в Дании!..в Дании… в понедельник! в рестораны! …ходят! не!..
Минут семь она повторяла эту фразу. Потом обессилела. Выпустила Оскара и откинулась в кресле. Муж был тут же.
— Вы что‑то хотите сказать? — с надеждой спросил Оскар. — Ходят или не ходят?
Муж покачал головой и закурил сигару.
— Чтоб ты сгорел, — улыбнулся Оскар, — я не уеду, не услышав от тебя слова.
И тут вдруг открыл рот Ивар.
Он был возмущён.
— Кричать на моего брата?! Для этого ты его вызывала из Риги?!
Отдых на свободе? Ноги моей здесь больше не будет!..
Ивар переехал в гостиницу и забрал с собой Оскара. Тот был спокоен. Ивар угощал его венским шоколадом.
— Почему ты спокоен, — возмущался он, — ты даже не возмутился! Не удивился! Ты даже не заметил!
— Чего? — не понял Оскар.
— Как она орала.
— Я замечаю только, когда она молчит. А она всегда орёт. Я думаю, что она меня выписала из Риги, потому что в Дании ей не на кого орать. Я чувствую себя здесь лишним — этот муж, эти викинги…
— Скажи ей об этом, — посоветовал Ивар.
— Я говорил.
— Ну и?..
— Она не слышит.
— У неё есть прекрасный слуховой аппарат.
— Когда я говорю, в кого она превратилась — она его отключает.
— Прости её, ей за семьдесят.
Оскар вздохнул.
— Я, пожалуй, поеду домой. Мы тут не понимаем друг друга. Я приехал к Сарре, а встретил Сельму. Я не с ней ел чернику, не с ней собирал янтарь. Не её ноги вместе с моими свисали над нашим огородом с крыши нашей дачи. И не её щеки были перепачканы свежей вишней в знойный июль, понимаешь, Зяма.
— Меня зовут Ивар, — вновь повторил тот.
В воздухе повисла тишина. Было слышно, как в Северном море идёт волна.
— Дорогой мой брат Ивар, — вдруг сказал Оскар, — завещал ли ты мне второй этаж, мой любимый брат Ивар, с туалетом справа?
